ЛТП

«Здравствуйте, Женя и Гена!

Вы, наверное, удивитесь, получив это письмо. Испарился неизвестно куда и вдруг появился вновь...

Сначала меня отправили в Барышский ЛТП для несудимых (надо сказать, что судимых там, конечно, хватало). А в конце февраля, в силу производственной необходимости, меня отправили в Новоспасский ЛТП (здесь тоже всякие есть – и судимые, и несудимые).

Я не знаю, как вы отнесетесь к моему посланию. Вы же знаете, что я человек очень мнительный. Я также не знаю, какое мнение сложилось обо мне там, на свободе. Ведь я все же не убийца и не вор, а жизнь испортил только себе и, совместно с женой своему ребенку. Вот такие пироги с полынь-травою.

Работаю я сейчас на Сызранском турбостроительном заводе токарем. Нас (это две бригады) ежедневно возят туда два классных автобуса. Завод большой и сложный по выпускаемой продукции.

На заводе есть многотиражка, и я связался с редакцией. Редактор — прекрасная женщина без страха и упрека. Опубликовал первую вещь, это что-то вроде литературной зарисовки о фронтовике. Вырезку высылаю...».

«...Группу, приезжавшую с телевидения, я видел. Меня даже фотографировали со спины с какими-то наушниками на голове. (Опять у меня открылась язва. Вторую неделю лежу в санчасти). Но должен заметить, что ни один аппарат в физкабинете не работает. Так что это туфта на постном масле. А если человек серьезно заболел, то его дело плохо. Могут, конечно, списать, правда, за три дня до смерти, и попробуй что-нибудь сказать врачу относительно лечения, сразу обрезают: «Это не пионерский лагерь, а система МВД».

Ну, а насчет лечения от алкоголизма тут все просто и ясно: из ста процентов освобождающихся пить начинают двести, потому что пьют за двоих, за прошлое и будущее и на десять лет вперед. Так что лечение результатов положительных не дает, а только отрицательные.

Мне кажется, что в ЛТП большую роль, чем медлечение, должна играть воспитательная работа. Нет, воспитывают, конечно. Если кто-нибудь из наших ушел в побег, пусть бережет ребра и челюсти, ибо могут сломать и то, и другое...

А зачастую бывает так: приезжает бригада с работы, на вахте их встречает наряд, иной раз пьяный. И какой-нибудь прапорщик говорит:

– А, блатные приехали! Пинал, пинаю и пинать буду!

Вот и все медико-воспитательные работы. Хотите верьте, хотите — нет. Так что, Гена, если ты принимаешь участие в работе над передачей об ЛТП, подумай об этом. (Письмо мое чужим не кажите, а то мне будет плохо. Могу вообще живым не выйти отсюда)».

«...А из санчасти я еле вырвался. Лежать там бесполезно и даже вредно. Сейчас опять езжу в Сызрань на работу. Тут мне достали лекарств, и я лечу свою язву вполне самостоятельно и успешно.

Хочу провести в своем отряде день поэзии. Все-таки это мой долг. Пусть надо мной тут смеются – вытерплю...»

«...Наверное, это хорошо, что вы ввели у себя сухой закон. Ведь меры, предпринятые правительством, половинчаты. А половинчатыми мерами ничего не решить. Бить по карману – бить по семьям. А обозленных у нас и так хватает... ЛТП – это кузница потенциальных «врагов» Советской власти. ЛТП, как правовой институт, должен прекратить свое существование (...)»

***

Когда пришло это письмо, я понял, что сидеть сложа руки, больше нельзя, надо что-то делать. Перепечатал на машинке выжимки из писем, где говорится о «системе» (получилось полторы странички. Фамилию Анатолия, разумеется, скрыл). В это время в области шли активные преобразования, у меня возникла надежда, что если эту служебную записку прочтет первый секретарь обкома КПСС Г.В. Колбин, он сможет что-то решительно поменять.

Пришел к тогдашнему секретарю обкома комсомола Г. Обушинскому, с Георгием идем к тогдашнему первому В. Денисову. Валентин прочел и, помню, сказал:

– Борьба с пьянством усиливается. Значит, система ЛТП будет еще расширятся… Постараюсь забросить эту записку на самый верх.

Не знаю, прочел ли ее тогда Колбин, или застряла она на уровне какого-нибудь отдела, только Толик писал потом, что была комиссия, и не одна, нашли нарушения и даже кого-то сняли. Но система осталась той же.

«…Недавно меня опять скрутил приступ язвы. Пришел к главврачу и попросил отправить меня в райбольницу или в Ульяновск полечиться (такое практикуется). Но он наотрез отказал, мотивируя тем, что здесь 40 процентов с подобными заболеваниями. А потом, как бы вскользь, спросил, не отправлял ли я какое письмо с группой работников телевидения? Я сказал, что нет. А он говорит:

– А то там письмо какое-то фигурирует, и кивнул головой в сторону и вверх…».

«Вот уже больше месяца, как я бригадир 50-й бригады и председатель совета общественности отряда. Имею надежду на освобождение через 5-6 месяцев. Не так уж и много. Конечно, если главврач не сделает какой-нибудь бяки. (А эти люди способны). К тому же на ближайшем совете бригадиров я пойду на него в лобовую атаку. Ну, а если меня тут уморят или сгноят в изоляторе, считайте погибшим за торжество коммунизма. Шучу, конечно, но сквозь слезы. Меня им ни за что не зацепить, впредь такого повода они тоже не получат.

Ну, а как бригадир и председатель СО, я сделаю все, что в моих силах...».

«...В моей бригаде ЧП. Три мрази (иначе назвать их не могу) избили человека. Избили ни за что. Сам я в этот день на работу не выезжал, болел. Били они его сначала около автобуса, потом в автобусе на протяжении всего пути Сызрань-Новоспасское. Сейчас этот человек лежит в санчасти. У него перелом основания черепа, и он в любое время может умереть. А эта мразь в изоляторе. Ведется следствие...»

«...Не удивляйтесь, я был в побеге. Был дома у мамы. Ездил к бывшей жене, видел дочь. Маша не назвала меня папой, но я не в претензии. ...Приехал в 24.00, а в пять вечера уже «поехал» назад. Другим везет больше, гуляют по две-три недели, а я хотел лечь в больницу, да неудачно. (Нужно сказать, что я просто напился). Меня хотели судить за этот побег... В изоляторе я объявил голодовку и написал заявление, где потребовал диетпитания для больных желудочными заболеваниями. Мне объяснили нормы довольствия и почему меня не отправляют в больницу с моей язвой – якобы не положено.

Но если согласно нормам довольствия для ЛТП, утвержденными Минздравом и МВД СССР, диетпитание не предусмотрено (кроме двух паек масла), а в нормальную больницу отправлять они не имеют права, то встает вопрос, а вправе ли они держать в ЛТП больных? А ведь язва моя меня мучит на протяжении всего моего пребывания в ЛТП...».

«...Я устал сидеть в этой тюрьме под названием ЛТП. Надоели эти граждане в форменных фуражках. Этих людей, наверное, через одного надо сажать. Но, увы, здесь правды не добьешься. Можно привести много примеров, пока не стоит. Но верить этим людям я перестал начисто.

Осталось немного, слава богу, конечно, если не добавят. А основания для добавки они могут найти всегда. Извините за пессимизм. Вообще-то, по отношению к другим, я живу нормально. Но это благодаря тому, что умею делать кое-что руками...».

«Наверное, это мое последнее письмо к вам, потому как скоро меня не будет в живых. Я не буду объяснять все подробности, но кое-что попробую. Меня опять замучила язва. А тут мне антабус назначили за пьянку (да, я напился). Антабус на больной желудок – это черт те что такое... Я отказался принимать. Сейчас меня уведут в изолятор, и я не знаю, сколько просижу там. А они могут держать бесконечно долго, это конец. Я знаю, что не выдержу и покончу с собой. Прощайте...».

«...Получил ваше письмо и очень обрадовался. Рад, что не забывали... Я лежу в санчасти, сам не пойму, что со мной. Наверное, нервы дают о себе знать – устал. ...Сейчас вообще ничего не пишу — не могу, и все тут. Мозг закостенел совсем. Прочел первую книгу Михаила Анчарова «Как птица Гаруда». Мне все больше нравится этот своеобразный писатель...»

***

– Ещё одну попытку на что-то повлиять я предпринял осенью 85-го. Взял командировку и отправился в Новоспасское. Руководство ЛТП, видимо, уже получило взбучку за телесюжет в информационной программе, и журналистов велено было не пущать.

При мне начальник звонил в областное управление к соответствующему заму. Тот подтвердил запрет, сказал, чтo требуется письменное разрешение. Через несколько дней являюсь в УВД с письмом телерадиокомитета. Тот самый зам. вертит письмо в руках и говорит что-то вроде:

– Сейчас не время. ЛТП переполнены, подождем открытия новых...

***

«...Сейчас я чувствую себя хорошо. И как это ни странно звучит, но побег и изолятор пошли мне на пользу. К тому же сейчас ни за кого не отвечаю и значит, меньше трачу эмоций...

...Главврач чуть ли не лучший друг стал. Как-то пришел к нему на прием, постучался, спросил разрешения войти. А милейший Геннадий Алексеевич встал из-за стола и с эдаким жестом:

– Сочту за честь, - говорит (наверное, полите сам в Париже обучался, не иначе). – Прошу садиться.

Ну, я морду кирпичом сделал, сел на стул и нога на ногу. Покосился он, но ничего не сказал. Потом поговорили о том, о сем, подергали за хвост абстракцию (это он проверял, наверное, меня). А ты, – говорит, - человек белый. На сетках тебе делать нечего.

Я, понятное дело, заявление о переводе на стол. Геннадий Алексеевич визу поставил: «Ходатайствую о переводе».

Ну, а я тут еще наглости набрался и говорю:

«А как, Геннадий Алексеевич, насчет дополнительной отоварки в магазине ЛТП на сумму 10 рублей вследствие моей болезни язвенной»?

– Ну, это, – говорит, – несложно. Пиши заявление.

Я тут же написал. Других людей лишают после изолятора ларька, а я на 20 рублей отоварился!..

...Те трое, про которых я писал, остались на свободе, т. е. в ЛТП. Один-то из них ничего парень, а те дрянь. Об этом надо разговаривать, а не писать. Извините за каракули, пишу на втором ярусе кровати, больше негде...»

...Ваше письмо получил недели две тому, но ответить недосуг было. С работы приезжаю поздно, сильно уставший и с совершенно пустой головой. Но вечером долго не могу уснуть: накатывает какая-то волна мыслей, и нет им конца…

Недавно отбыла от нас вторая партия в ЛТП-3, что на Верхней, скоро будет третья, но вряд ли я попаду в нее. Собственно, сейчас я и сам не хочу туда ехать и буду упираться руками и ногами...

Дело в том, что один человек вернулся оттуда (да и слухи ходят) и рассказывал о порядках в новом ЛТП. Да и незачем мне туда ехать (вас все равно из-за забора не увижу), а здесь хоть заработок стал приличный и есть возможность хоть чуть-чуть накопить к концу срока...

Одна просьба: можно ли достать адрес заслуженного врача УССР Александра Романовича Довженко, что практикует в Феодосии? Хочу написать ему письмо с просьбой о лечении. Здесь я, конечно, не вылечусь, скорее наоборот. (Есть здесь люди по второму, третьему, четвертому и даже седьмому разу)...».

Два слова о дальнейшей судьбе Анатолия. Не к самому, а к ученику доктора Довженко он все же попал. Прошел курс лечения гипнозом. Не пьет, работает токарем на заводе. Средняя зарплата 400 рублей в месяц. Женился. В августе у них с Людмилой родилась дочь. Он опять пишет рассказы, он опять пишет...

«Мне всегда спится плохо, а когда приходит этот сон, и того хуже. Как надоевшее кино много раз виденное; сон повторяется время от времени, ни отвернуться от него, ни выключить. Еще совсем недавно, год-два назад, я не поверил бы, что сны могут повторяться. Оказалось, что могут, да еще как! Уж запахов-то, казалось, не должно быть, ан нет...

И опять я стою по самые ноздри в вонючем болоте, держу на вытянутых руках что-то невыносимо тяжелое. От тяжести прогибается позвоночник, а ноги глубже вязнут в тине.

Вокруг торчат головы знакомых людей, до самых глаз ушедших в жижу. Эти люди должны были захлебнуться, но странным образом продолжают жить. Глаза их бегают из стороны в сторону, но остаются стеклянными пуговицами. До берега совсем рядом, всего несколько шагов. Но как их пройти? Женщина в белом хитоне стоит на берегу, просит одними губами:

– Пожалуйста, выберись.

Силюсь что-то ответить, но вместо нормальной речи сквозь стиснутые зубы звучит «ы-ы-ы-ы», и, о чудо, мне удается сделать один шаг.

В стороне от женщины появляется маленькая девочка лет шести-семи, ручки-стебельки тоненькие тянет ко мне.

– Ы-ы, – хриплю с надрывом, челюсти сводит судорогой, холодный пот заливает глаза, и еще один шаг: ы-ы-ы...

– Толя, проснись, Толя, – кто-то тормошит меня за плечо, – ты стонешь, проснись.

Свет от ночной лампы косо падает на постель. Людмила рядом, гладит меня как маленького по голове.

– Что с тобой? Что с тобой, родимый?

Я не знаю, что ей ответить».